«Добрый день, Мария и Марат!

Получил от вас письмо, за которое очень благодарю. Посылал тебе поздравительную телеграмму к Дню Красной Армии. Праздник встретить пришлось в воздухе, над территорией фашистов, под огнем зениток. А днем было торжественное собрание нашего полка, полк является лучшим в дивизии, и генерал из Москвы был для проверки — сказал, что полк — гордость ВВС.

На собрании мы узнали, что нашему полку будет присвоено звание гвардейского. Кроме того, зачитывали приказ по полку, где меня хвалили, вынесли благодарность. И в том же приказе было сказано, что командование полка ходатайствует перед правительством о присвоении мне и Вихореву звания Героя Советского Союза...

Ну, а насчет того, что Марат сказал, что я убил 150 фашистов, то, по-моему, сын ошибся: по самым скромным подсчетам за 22 вылета уничтожил я не менее 500 немцев. Например, были пущены под откос три эшелона с солдатами. Сколько их там подохло, точно не узнаешь. А сколько раз по скоплению войск приходилось бомбить, несколько десятков тонн бомб я сбросил на головы фашистов, а сколько их погибло от пулеметного огня. Так что и за тебя и за Марата по куче фашистов уничтожил. От этого и самому спокойней: если что случится, то я свое дело перед страной выполнил.

В общем, все идет нормально, т. к. самолет подбили только один раз, да и то ни одного члена экипажа не ранили, и домой мы пришли благополучно.

Крепко вас целую, пишите, Владислав.

22 февраля 1942 г.»

***

До этого Мария Опалева писем от мужа почти не получала, да и незачем писать было: как в тридцать пятом поженились, так и не расставались... Сама Мария в аэрофлотскую систему попала в 1932-м. Увидела на заборе объявление о приеме на курсы мотористов в гидропорту и пришла. Окончила курсы. Поставили ее работать на ЮГ-1. Три моториста за самолетом были закреплены, на каждого по мотору. Ее мотор — средний. На этом «ЮГе» Мазурук тогда летал. Строгий был. А иначе и нельзя: ему ведь летать. В то время, когда мотор после ремонта или переборки опробовали, всегда техника или моториста с собой в облет брали. Взлетели они как-то, а один мотор и отказал. Перепугалась она тогда, ведь совсем девчонкой еще была, семнадцатилетней. Правда, все обошлось: Мазурук прямо в воздухе ручным насосом мотор запустил...

Вся довоенная жизнь сейчас ей казалась каким-то сном. Клуб, самодеятельность, драмкружок, сами режиссеры, сами артисты, свои пианисты, платья доброго надеть поначалу не было, да и в платье ли счастье? Танцы сами устраивали. Там, на танцах, они с Владиславом и познакомились.

Потом Опалева в Биробиджан послали, там авиазвено только организовалось. Летал на У-2. Хорошо летал, безаварийно, всегда в стахановцах ходил. Назначили командиром этого звена — такой же порядок и дисциплина, за три года ни у кого ни одной аварии. И награды были: от обкома комсомола Еврейской автономной области сначала часы карманные вручили, потом премировали импортной веломашиной.

В тридцать восьмом Опалева перевели в Хабаровск, в 12-й отряд. Работал на магистрали. На ПС-40 переучился, почту от Владивостока до Читы возил. В июне, седьмого числа, летнюю навигацию открыл. Несколько раз слетал — и тут война...

***

«Дорогие Мария и Марат!

Вот уже полмесяца я не получаю от вас писем. Что с вами случилось?

Живу я по-старому, особых изменений нет. В этом письме посылаю вырезку из газеты. В ней кое-что написано обо мне. Сейчас имею 86 боевых вылетов. Сегодня опять должен идти на задание. «Охоту», как написано в газете, временно забросил, т. к. с того самолета пришлось ночью прыгать с парашютом вместе с экипажем (как раз после того случая, который описан в газете), потому что над линией фронта мой кораблик крепко прохудили, и я до своих дотянул еле-еле. А потом, как выбрались к своим, он у меня отказался лететь — вот и все.

Сейчас все мы чувствуем себя как огурчики, и уже через день я опять пошел на задание, только на другой машине.

Пиши, как здоровье твое и сына, как живут наши, как твой огород. Для питания не жалей ничего — ни денег, ни барахла.

Пиши, жду, Владислав.

17 июля 1942 г.»

***

Вырезки из фронтовой многотиражки «Красные соколы» он присылал часто, о нем много писали. Поначалу Мария даже удивлялась: никогда не любил, чтобы его нахваливали, а тут... Потом все объяснила случайная фраза в письме: «А вырезки ты сохрани: случись что со мной, пусть сын все обо мне знает...»

На бомбежку они обычно ходили по ночам, без прикрытия истребителей. В первый же боевой вылет зажгли они склад с горючим на вражеском аэродроме. С земли били лучи прожекторов, небо от их света было молочным, а затем, когда полыхнул внизу пожар, стало оно цвета каленого кирпича... По возвращении с боевого задания Опалеву и всему его экипажу командир эскадрильи Герой Советского Союза Федоров объявил благодарность.

Вскоре после того приняли Владислава Опалева в члены партии...

Однажды пригнали к ним в полк трофейный «Мессершмитт-110». Со штурманом Евгением Окороковым освоили они эту машину и стали летать к немцам в тыл, на «свободную охоту». Успели сделать вылетов десять, и все удачные. Пристроились в хвост к двум «мессерам», когда те на посадку заходили — положили обоих, потом аэродром разбомбили, потом эшелон под откос пустили... При возвращении с очередной операции подбили их зенитки.

Чего-чего, а выдумки да хитрости Опалеву не занимать. При подходе к немецкому аэродрому обороты одному мотору добавил и получил звук, как у «юнкерсов», ноющий. Приняли за своего... А в другой раз прокрался он за фрицем, когда тот линию фронта пересекал, и узнал безопасный коридор, свободный от немецкого зенитного огня. Тоже пользовался этим, для пользы дела.

Но не всегда и не все кончалось гладко. Правда, он об этом старался меньше писать жене и сыну, чтобы не расстраивать. Позже узнала она о том, что первый свой экипаж — штурмана Тертычного, стрелка-радиста Овсянникова и стрелка Коренькова — привез Владислав с одного из заданий насмерть изрешеченных: так сильно обстреляли их самолет... А самого Опалева в тот раз даже не царапнуло.

***

«Здравствуйте, Мария и Марат!

Письмо от вас получил позавчера, на которое и отвечаю. Твои письма идут до меня достаточно быстро, но редко, а сейчас у тебя совсем, наверное, нет времени, как поступила на работу. Я очень рад, что Марат снова ходит в садик, что он в старшей группе. Он сейчас, наверное, стал большой.

Недавно видел Логачева, он пригнал машину. Видел его всего 15 минут, на аэродроме, так что не смог с ним ни письма для вас передать, ни поговорить как следует.

Живу я без особых изменений, имею 89 вылетов. Летал на крупные немецкие города, вплоть до столицы Восточной Пруссии.

Как живут Вихорева и Борисова? Борисову что-то давно из дома ничего нет... Пиши, что у вас нового, как живут остальные в Хабаровске.

Привет всем, жду ответа. Владислав.

23 июля 1942 г.»

***

Александра Логачева она, конечно, хорошо знала. Да и кто его не знал в Хабаровске? Отчаянный парашютист-инструктор, летчик, он работал вместе с Опалевым на почтовом ПС-40. С начала войны, когда несколько десятков дальневосточных гражданских летчиков были посланы в особую авиагруппу по перегонке боевых самолетов с авиазаводов на фронт, они оказались вместе в эскадрилье Василия Борисова.

Логачев так и остался в «перегонке», а Опалев вместе со своим закадычным другом Борисовым, пригнав в январе сорок второго машины в один из дальнебомбардировочных полков, там и остались. Добровольно. Благо, договориться помогли свои же ребята, с Дальнего Востока, которых еще раньше в действующую армию мобилизовали, — Алексей Вихорев, Володя Пономаренко, Миша Симонов и другие.

Опалев не предупреждал жену об этих планах, чтобы не расстраивать раньше времени. Просто пришел к ней тогда первый конверт с треугольным солдатским штемпелем и обратным адресом: полевая почта, 45056, Опалеву Владиславу Георгиевичу, а в нем листок: «Мария, не сердись, но я сделал так, как должен был сделать...»

Прочитав, что ходил он «вплоть до Кенигсберга — столицы Восточной Пруссии», она стала особенно жадно ловить те сообщения Совинформбюро, в которых густой баритон Левитана перечислял: «Сегодня в ночь наши самолеты бомбили Кенигсберг, Данциг, Тильзит, Берлин...»

Далеко летали... И первым сходил на полный радиус, который позволял сделать бомбардировщик, ее Владислав Опалев. Свой расчет горючего в дальнем полете он разъяснял товарищам в газетной заметке: «Проблемой увеличения дальности полета начали заниматься еще на заре развития авиации. И всегда сталкивались с вопросом экономии горючего, при умелом расходовании которого увеличивается время пребывания самолета в воздухе и дальность его полета». Да, по экономии горючего ему и на магистрали, в мирное время, не было равных. Он и воевал по-стахановски. Освоившись с самолетом, взял сначала на борт полуторную норму загрузки бомб, а потом — первым в полку — две с половиной нормы! Конечно, взлетала машина тяжелее, и управлять ею было сложнее, но пилотировал Опалев непревзойденно, как признавали его товарищи.

Сам Сергей Ильюшин, конструктор Ил-4, на котором летал Владислав, приезжал на аэродром, чтобы лично удостовериться в возможностях своей машины...

***

«Добрый день, моя дорогая «старушка»!

Получил от тебя второе письмо, за что тебе большое спасибо. Сейчас временно я нахожусь в командировке. Отстаиваю Сталинград. Кажется, скоро здесь фрицам дадут перцу. В остальном работа идет старым чередом. Через три дня, моя дорогая, твоему майору исполнится 29 лет. Старик становлюсь совсем, хотя кое-кто куда старей меня еще женятся, да берут молоденьких! Ну, мы и старенькие, моя дорогая, как-нибудь с тобой переживем.

Сегодня вечером должны нанести решительный удар немцам. Должен сделать в ночь два вылета — так мне приходится встречать свой тридцатый год жизни.

Как идет твоя служба, что нового у вас в управлении, как у тебя с питанием? Вихорев уже, наверное, в Хабаровске?

Крепко-крепко тебя целую. Пиши, буду ждать. Твой Владислав.

15 ноября 1942 г.»

***

«Старушка» — в двадцать семь лет... Она стала седой в одну ночь, когда у нее на руках умер сын, Марат. Врачи были бессильны... Владислав переживал не меньше ее, но, как мог, держался, и ей письмами не дал слечь совсем.

Как они, женщины, только выдерживали? Наверное, по тому, что знали: там, на фронте, их мужьям еще труднее. С первых месяцев войны, пошли похоронки в дома тех, кто первыми из дальневосточных летчиков ушли в действующую: Константина Антонова, Ивана Белокобыльского, Николая Мариненко...

Обходила пока смерть ее Владислава. А ведь по такому краю ходил... Летал в дневную разведку, когда самолет — открытая мишень для зенитного огня врага. Ничего не поделаешь: исход ночных операций во многом зависел от разведки днем. Под Сталинградом, где шли ожесточенные бои, часто вылетали в дневное время. Однажды резко испортилась погода. Отбой полетам дали, когда Опалев с полной бомбовой загрузкой уже поднялся в воздух. Не садиться же! Долго обходили облачность, сильно болтало, земли не видели, шли вслепую, по приборам. Наконец вышли к цели. Зенитки на железнодорожной станции, забитой составами, молчали, немцы спокойно формировали эшелоны — кто мог ожидать полетов в такую погоду?! В тот момент и вывалился из облаков прямо на головы фашистов краснозвездный бомбардировщик...

После этого появился на груди Владислава Опалева первый орден — Красного Знамени.

***

«Здравствуй, дорогая Маруся!

Привет папе и маме. Как живете? Я сейчас нахожусь в командировке и письма пишу только с попутно едущими людьми. Так что не беспокойся, что долго нет писем.

Приходится бомбить сейчас те места, где был когда-то на курсах летной подготовки. Работа идет по-прежнему. Имею уже 157 боевых вылетов. Живем в землянках, сама понимаешь, каково в них зимой. В этом письме посылаю фотокарточку и вырезку из газеты.

Извини, что мало написал, т.к. надо отправлять письмо. Пока, крепко целую, твой Владислав.

25 января 1943 г.»

***

Мария вспомнила, каким он всегда был веселым, общительным, как к нему люди всегда тянулись. Больше, чем у него, ни у кого, наверное, друзей не было. Приезжал с фронта на побывку Вихорев, рассказывал, что и на фронте Владислав таким же остался: где Опалев, там всегда шутка, розыгрыш, всегда весело. Борисов как-то подшутил над ним — повесил опалевские унты высоко на сосну. Посмеялись все... А на следующий день никак не может Борисов свой именной мотоцикл завести, хотя всегда заводил с полуоборота... Взялся проверять свечи: одна в порядке, другая. И вдруг замечает между контактами вчетверо сложенную папиросную бумажку. Достает ее, разворачивает и читает: «Мотоцикл шпортил Опалев». Это — за унты!

Или возьмутся довоенную жизнь вспоминать. Опалев — лучший рассказчик. Однажды, говорит, в День авиации, в ясную погоду, полетели мы на трех У-2 в далекое таежное село — в агитполет. Площадка там незнакомая, а садиться надо на виду у всех жителей. Первый самолет, едва коснувшись колесами земли, пробегает несколько метров и, словно споткнувшись, задирает хвост и встает на нос. Капот! Второй, как бы следуя примеру, тоже встает свечкой — капотирует. Люди — в восторге. Заходит на посадку его, опалевская, машина. Садится впритирочку у посадочного знака «Т», отруливает в сторону и выключает мотор. Высший класс! А народ посчитал, что именно его самолет сел неправильно: все бросаются к его машине и — летчик даже ахнуть не успел — ставят ее на нос! Вот так агитнули они в тот день...

Опалов рассказывает, все хохочут, одновременно и веря и нс веря: для тех лет случай вполне вероятный, но... знали и способности Владислава на веселые выдумки.

***

«Здравствуй, моя милая Марусенька!

Вчера пришла почта. С ней я получил три телеграммы от тебя и два письма, что меня, конечно, очень обрадовало.

Мы снялись вместе с Борисовым, я в новой форме — с погонами и орденом Ленина. Скоро пришлю фото тебе. Вчера же получил письмо от Сумцова. Пишет, что вырос на пять сантиметров — это он подначивает меня: нас ребята как-то мерили, и мы оказались ростом равные. Я ему ответил, что каждый вечер подвешиваю себя к потолку, а к ногам подвязываю гирю, и что через месяц буду длинней Борисова.

Работы нам сейчас хватает по горло, но зато радостно видеть и знать, что эта работа дает пользу, и фрицам, особенно отступающим, приходится туго. Особенно много наложили их под Сталинградом, они это с успехом заслуживают. Были на экскурсии в районе разбитых немецких армий и много видели интересного.

Годовщину Красной Армии встречали на вечере у генерала, было вроде офицерского собрания.

О моем здоровье ты не беспокойся, здоровье у меня хорошее, только от всех переживаний я очень постарел, и мне все сейчас дают гораздо больше моих лет. Как там себя чувствуют дедушка и бабушка? Вот бы мне сейчас с папой рыбку половить... Надеюсь, что еще половим.

Как твое здоровье? А снам старайся меньше верить, и особенно плохим. Как у вас в Хабаровске стоит сейчас погода? Скоро весна... И здесь скоро будет тепло...

Пиши как можно чаще и больше — буду ждать с нетерпением. Крепко тебя целую, твой Владислав.

25 февраля 1943 г.»

***

Когда Мария Васильевна Опалева получила это письмо, она еще не знала, что оно — последнее... Не знала она и того, что еще долгие годы не будут ей известны все подробности гибели мужа.

Вернутся с войны Героями Советского Союза Василий Борисов, Михаил Симонов и Алексей Вихорев. В мае сорок четвертого, не дожив год до Победы, погибнет друг Опалева Герой Советского Союза Владимир Кочнев. Ордена Ленина, Красного Знамени, Отечественной войны, Красной Звезды, многие медали украсят грудь отвоевавших Владимира Пономаренко, Леонида Сумцова, других летчиков-дальневосточников, пришедших на фронт из гражданского воздушного флота.

Вернутся многие. Но среди тех, кто никогда не вернется, ее муж. Почти сорок лет после его гибели она не будет точно знать, где и кем он похоронен...

***

Начнутся поиски, из архивов Минобороны ей придет официальное уведомление о том, что «командир звена гвардии майор Опалев Владислав Георгиевич, 1913 года рождения, в сведениях о потерях личного состава в числе погибших и пропавших без вести не значится. По некоторым данным он значится как не возвратившийся с боевого задания 23 марта 1943 года».

В самом конце 1981 года Мария Васильевна получит еще одну официальную бумагу: «На Вашу просьбу об установлении места захоронения Вашего мужа исполком Конышевского районного Совета народных депутатов Курской области сообщает следующее: красные следопыты Машкинской восьмилетней школы установили, что в марте 1943 года в селе Машкино был захоронен летчик Опалев».

И пойдут из далекого курского села в Хабаровск письма с воспоминаниями очевидцев.

...Было это, действительно, в марте. Ночь выдалась светлая, лунная, стоял небольшой морозец, но снегу еще было много. И вдруг прогудел низко над домами самолет, упал сразу же за селом и загорелся. Вскоре в село добрались два летчика из экипажа, рассказали, что летали они в район города Конотопа бомбить вражеские объекты. Там их подбили немцы. Загорелся правый мотор. На левом командир надеялся перетянуть линию фронта и уйти к своим.

Линию фронта они уже прошли, но экипаж не знал наверняка, где они находятся: над своей или занятой немцами территорией. Тянули, сколько могли. Часов в десять вечера, когда самолет подходил уже к Машкино, высота была всего метров четыреста. Опалев приказал штурману и радисту немедленно прыгать, а сам повел бомбардировщик подальше от деревни — чтобы не упал на дома.

Летчики, как только приземлились с парашютами, стали пускать ракеты, чтобы сойтись всем вместе. Долго ходили по полю, искали, снова пускали ракеты, кричали: «Опалев! Опалев!» Но ответа не дождались.

К горевшему за околицей самолету подойти близко было невозможно: там все плавилось, рвались пулеметные патроны. Утром, решив, что их командир сгорел в самолете, так и не успев выпрыгнуть, летчики уехали разыскивать свою часть.

А днем на одном из огородов кто-то из жителей наткнулся на пропавшего командира. Он лежал в снегу, накрытый полураскрывшимся парашютом. Одет в черный бушлат, унты, подпоясан широким офицерским ремнем, на котором висели пистолет и финский нож.

Собралось все село. В кармане у летчика нашли фотокарточку, где были сняты молодая женщина и мальчик в матроске. Женщины плакали... Похороны состоялись в шесть часов вечера на кладбище в Машкино. Был траурный митинг. Выступил председатель сельсовета Косицкий, сказал, что ценой своей жизни летчик Опалев спас от гибели десятки жителей села и их дома.

В похоронах приняла участие проходившая на фронт воинская часть. Над свежим могильным холмиком дали солдаты из винтовок и автоматов троекратный залп — последнюю воинскую почесть погибшему герою-летчику...

В ТЕМУ:
Звено особого назначения: хабаровские летчики в годы войны 

Читайте нас в соцсетях: ВКонтакте, Одноклассники,  Телеграм или Яндекс.Дзен