Туман войны и поле судьбы: записки военного летчика из Хабаровска

Авиатор Лев Лобанов, когда-то живший в Хабаровске, оставил чемодан рукописей, из которых — благодаря усилиям нашего редактора, журналиста и писателя Станислава Глухова — в итоге родилась книга фронтовых воспоминаний «Всем смертям назло» (16+). Мы уже знакомили наших читателей с главами этой книги. Сегодня — новый рассказ участника тех страшных событий, в которых выжить, казалось, было просто невозможно...

Много позже после войны стал я однажды свидетелем разговора о том, что такое судьба и есть ли она на самом деле. Особенно кипятился совсем молоденький парнишка, радист: мол, вера в какую-то судьбу — пережиток прошлого, вековой неграмотности и даже религиозного мракобесия. Все в мире, утверждал он, совершается по строгим законам природы, а если что и кажется необъяснимым и непонятным, то это исключительно из-за незнания этих самых законов. Так что всякое там предначертание судьбы, рок или фатум — одна мистика!

Я тогда в споре не участвовал, но в конце разговора, как бы невзначай, напомнил как информацию к размышлению старинную английскую пословицу: «Кому суждено быть повешенным — тот не утонет». А сам мысленно вернулся в тот невообразимо далекий март последнего года войны, когда возвращался я ночью домой, выполнив боевое задание.

***

Еще за линией фронта заметил, что землю начало затягивать туманом. Пока дошел до своего приводного светомаяка, внизу уже не было видно ни зги. Ночь была темная, без луны, и сквозь туман посверкивал от нашего сигнального прожектора бледный, едва заметный лучик голубого света.

Для дезориентировки противника этот световой маяк — зенитный прожектор на довоенной машине ЗИС-5 — стоял в двадцати километрах от летного поля. Условным сигналом в ту ночь были «две воронки, три пилы»: через определенные промежутки времени дважды крутился луч под углом к зениту и трижды двигался по горизонту, поднимаясь и опускаясь.

Вышел я от маяка на аэродром. Оттуда выпустили три красные ракеты: посадка категорически запрещена! Так и летал я больше часа между маяком и укрытой, как ватным одеялом, аэродромной полосой, а туман только гуще становился, растекаясь уже на сотни километров окрест.

Кончался бензин. В подобных случаях полагалось оставлять машину и спасаться на парашюте. Но как же можно бросить свою верную «тройку», столько раз выносившую меня из передряг, да еще из каких! Не решился. Пожалел самолет. Штурман пусть прыгает, а я попытаюсь сесть. Где наша не пропадала! Тут и пословицу ту вспомнил, английскую. Сразу успокоился — так бывает, когда решение примешь единственное и бесповоротное.

***

Набрал высоту, приказал штурману покинуть машину.

— Без тебя, командир, не прыгну. Вместе так вместе, до конца!

Штурман — мужик в таких случаях упрямый, спорить с ним бесполезно. И пошел я на снижение. Местность в этом районе — рощи, лесозащитные полосы, небольшие речки, деревеньки да хутора. Немало оврагов. Попадались и поля, нередко изрытые окопами; подбитой техники на тех полях наворочено: танков, самоходок, пушек... Словом, возможностей свернуть себе шею хоть отбавляй.

Подобрав газок, «подвесил» я «тройку» на самой малой скорости. Снижаюсь. Вошел в туман — словно в сметану окунулся, даже крыльев не видно. Напружинился — жду удара о землю.

Слышу: зачиркали лыжи по снегу! Выключил, чтобы не загореться при аварии, зажигание, перекрыл бензин. Добрал ручку управления. Чем кончится, чем сердце успокоится? Прокатилась наша «троечка» по снегу и остановилась. Долго мы сидели с Николаем в своих кабинах, не шевелясь. Тишина успокоила, сошли на снег, плясали от радости, «тройку» гладили, дескать, какая умница — сама отыскала себе ровное место.

***

Туман так густ, что на два шага ничего не видать. На счастье, залаяла где-то неподалеку собака. По этому лаю вышли на деревню. В ней ночевала рота стройбата. Задержавшие нас часовые повели к командиру. Тот проверил документы, велел накормить, устроить на ночлег.

Разбудили нас в десятом часу утра. Туман успел разойтись. Вместе с командиром роты — он захотел вблизи посмотреть боевую машину — двинулись к самолету. «Тройка» стояла на ровном заснеженном иоле, окаймленном лесозащитными посадками. Свернули с дороги к ней — командир вцепился в рукав моей куртки:

— Стоять! Ни с места! — побледнев, крикнул он не своим голосом. — Вы же уселись на минное поле!

На посеревшем, просевшем от весеннего солнца снегу хорошо просматривались характерные круглые проталины. Мины! Самолетные лыжи прошли в некоторых местах между ними на расстоянии считанных сантиметров. Каким-то совершенно невероятным образом ни широченные основные лыжины, ни короткий хвостовой лыжонок не зацепили ни одной мины. Четкие следы наших унтов тянулись от самолета, петляя от одного смертоносного бугорка до другого и даже иногда касаясь их...

***

В какие правила и законы природы надо было нам со штурманом уложить и предательский туман, и слепую — абсолютно наугад посадку, и пробег самолета по минному полю, и наш переход к деревне в святом неведении о гремучей смерти под ногами? Все-таки не самой ли судьбой (может, именно так и следует назвать клубок тех сохранивших нам жизнь счастливых совпадений) было суждено нам остаться невредимыми на том проклятом месте?

Лев Лобанов